Предисловие к книге "Город чёрного Солнца"

Фотограф строит Город из города. Ничего другого ему и не дано в качестве исходного материала. Двух-трехэтажки послевоенной застройки, гипсовые фонтаны и чаши, дворцы сталинского ампира, дворики Киргородка и схожих районов, качели и лавочки, угловатые крыши, пожарные лестницы, рябины и яблони, частью обрезанные пилой коммунальщика, частью запущенные и простирающиеся ветками, куда желает их древесная душа.

Фотограф строит свой Город из света и тьмы, аккумулируя эти две материи в матрице цифрового аппарата, сопоставляя и сопрягая их градации, дистиллируя, очищая, насыщая.

В какой-то момент архитектурно-природный объект или человеческий материал, извлеченный из повседневности, перестает быть равным ей и восходит к своей праформе. Гипсовая чаша сияет чистым серебром, листья прорезаны терпеливым и страстным резцом ювелира, деревья световыми столбами пронзают Космос, кирпичная кладка дышит вечностью, а дворовые мальчишки замирают в позах и обликах прерафаэлитских ангелов.

За рыхловатым слоем социокультурной патины проступает Город, отбеленный художественной программой Астахова и технической программой его камеры. Так дерево или камень выщелочены морем до своей основы. Идея Города прописана ясными плоскостями, восходящими и низвергающимися диагоналями, мягкими полукружьями и резкими углами, чисто-белыми областями света и угольно-черными зонами тьмы, прозрачными полигональными конструкциями, кодирующими движение времени и памяти, россыпью бликов, почти теряющих связь со своей причиной: щелястой крышей, яблоневым цветом или брызгами дождя. Еще шаг в абстракцию - и город исчезнет. Исчезнут стены и люди, подворотни и ветви, облака и крыши. Останется лишь световая идея.

Но трансформации происходят в широком диапазоне сентиментально-чувственной теплоты и возвышенно-философской прохлады, и это уберегает от умозрительности.

Фотографии Олега Астахова провоцируют на поэтический нарратив и в то же время останавливают речь, охочую до описаний. Силуэт человека, пар его дыхания, жест или взгляд… Пластические рифмы теней, арок, распахнутых занавесей и распахнутых рук, согбенности дерева и человека, анфилады дворов, уходящие в пространственную даль, и отрешенные лица, открывающие иную, таинственную перспективу незримой глубины … 

Эта двойная принадлежность Города видимому и невидимому, предметному и метафизическому проступает в выборе объектов и методе их фотографической обработки, в слиянии двух и более экспозиций, предполагающем, что существуют вневременные и внепространственные миры (духа, мысли, памяти), годные для таких слияний.

И чем неопределеннее грань междумирья, чем окончательней исчезает она в светотеневой плазме, чем сложнее вывести снимок к синтаксису, - тем лучше становится снимок. Архитектурное и социальное пространство Челябинска, трансформируясь в лирико-поэтический образ Города, достигает, наконец, свойства Невидимого Города, одного из тех городов-желаний, городов-воспоминаний, городов скрытых, утонченных, непрерывных, о каких писал Итало Кальвино:

«Порой, увидев неожиданный ракурс пейзажа или забрезживший в тумане свет, услышав разговор прохожих, встретившихся в суматохе улицы, я думаю: вот с этого я и начну понемногу строить идеальный город из таких осколков, смешанных со всякой всячиной, из мгновений, разделенных интервалами, сигналов, кем-то посылаемых в пространство. И хоть я говорю тебе, что город, к которому лежит мой путь, рассеян в пространстве и во времени — где реже, а где гуще,— не подумай, будто можно перестать его искать. Вероятно, и сейчас, пока мы говорим, он проглядывает тут и там в твоих владениях, и ты можешь его обнаружить» (И. Кальвино «Невидимые города»).

Ольга Конфедерат, кандидат культурологии, доцент ЧелГУ.